Стирали на грушевке бабы стихотворение
Анатолий АВРУТИН
ЕСЛИ ВДРУГ НА ЧУЖБИНУ…
ГРУШЕВКА
Стирали на Грушевке бабы,
Подолы чуток подоткнув.
Водою осенней, озяблой,
Смывали с одежки войну.
Из грубой дощатой колонки,
Устроенной возле моста,
Прерывистой ниточкой тонкой
В корыта струилась вода.
От взглядов работу не пряча
И лишь проклиная ее,
Стирали обноски ребячьи
Да мелкое что-то свое…
И дружно глазами тоскуя,
Глядели сквозь влажную даль
На ту, что рубаху мужскую
В тугую крутила спираль…
* * *
…Наш примус всё чадил устало,
Скрипели ставни… Сыпал снег.
Мне мама Пушкина читала,
Твердя: «Хороший человек!».
Забившись в уголок дивана,
Я слушал – кроха в два вершка, –
Про царство славного Салтана
И Золотого Петушка…
В ногах скрутилось одеяло,
Часы с кукушкой били шесть.
Мне мама Пушкина читала –
Тогда не так хотелось есть.
Забыв, что поздно и беззвёздно,
Что сказка – это не всерьез,
Мы знали – папа будет поздно,
Но он нам Пушкина принес.
И унывать нам не пристало
Из-за того, что суп не густ.
Мне мама Пушкина читала –
Я помню новой книжки хруст…
Давно мой папа на погосте,
Я ж повторяю на бегу
Строку из «Каменного гостя»
Да из «Онегина» строку.
Дряхлеет мама… Знаю, знаю –
Ей слышать годы не велят.
Но я ей Пушкина читаю
И вижу – золотится взгляд…
ВДАЛИ ОТ РОССИИ
Вдали от России
непросто быть русским поэтом,
Непросто Россию
вдали от России беречь.
Быть крови нерусской…
И русским являться при этом,
Катая под горлом великую русскую речь.
Вдали от России
и птицы летят по-другому –
Еще одиноче безрадостно тающий клин…
Вдали от России
труднее дороженька к дому
Среди потемневших,
среди поседевших долин.
Вдали от России…
Да что там – вдали от России,
Когда ты душою порой вдалеке от себя…
Дожди моросили…
Дожди, вы у нас не спросили,
Как жить вдалеке от России, Россию любя?..
Вдали от России
круты и пологие спуски,
Глухи алтари,
сколь ни падай в смятении ниц.
Но крикни: «Россия» …
И эхо ответит по-русски,
Ведь русское эхо нерусских не знает границ…
* * *
В годы войны на территории Беларуси
фашисты создали 14 лагерей, в которых
полностью забирали кровь у детей,
переливая её своим раненым. Тела детишек сжигали.
– Я з Крыніц… Жыва пакуль…
Зваць Алеся.
– З Докшыц я… А ты адкуль?
– Я з Палесся…
Кровь возьмут до капли, всю,
Без разбору.
Было б восемь Михасю,
Шесть – Рыгору.
А Алесе скоро семь…
Время мчится.
Было б лучше им совсем
Не родиться.
Горе-горюшко родне…
Крови алость,
Что немецкой солдатне
Доставалась.
В госпитальной чистоте
Бывшей школы
Перелили в вены те
Кровь Миколы.
Заживляла след от пуль
Кровь Алеси,
Что шептала:
– Ты адкуль?
Я – з Палесся…
И фашист, набравшись сил,
Встав с кровати,
Нет, не «мутер» говорил,
Плакал: «Маці…»
И не мог никак понять,
Хромоножка,
Почему назвать кровать
Тянет «ложкам»?
Ведь не знал он этих слов…
Как, откуда
У немецких докторов
Вышло чудо?
Не понять ему – бандит –
В мракобесье:
Кровь Миколы говорит,
Кровь Алеси…
* * *
Памяти друзей-писателей
1.
Как летят времена! –
Был недавно еще густобровым.
Жизнь – недолгая штука,
Где третья кончается треть…
Заскочу к Маруку,
Перекинусь словцом с Письменковым,
После с Мишей Стрельцовым
Пойдем на «чугунку» смотреть.
Нынче осень уже,
И в садах – одиноко и голо.
Больше веришь приметам
И меньше – всесильной молве.
Вот и Грушевский сквер…
Подойдет Федюкович Микола,
Вспомнит – с Колей Рубцовым
Когда-то учились в Москве.
Мы начнем с ним листать
О судьбе бесконечную книгу,
Где обиды обидами,
Ну а судьбою – судьба.
Так что хочешь не хочешь,
И Тараса ты вспомнишь, и Крыгу…
Там и Сыс не буянит,
Печаль вытирая со лба.
Там – звенящее слово
И дерзкие-дерзкие мысли.
Скоро – первая книга,
Наверно, пойдет нарасхват…
Там опять по проспекту
Бредет очарованный Кислик
И звонит Кулешову,
Торопко зайдя в автомат.
А с проспекта свернешь –
Вот обшарпанный дом серостенный,
Где Есенин с портрета
Запретные шепчет слова,
Где читает стихи только тем, кому верит
Блаженный…
Только тем, кому верит…
И кругом идет голова.
Что Блаженный? – И он
Перед силой природы бессилен.
Посижу – и домой,
Вдруг под вечер, без всяких причин,
Позвонит из Москвы мне, как водится,
Игорь Блудилин,
А к полуночи ближе, из Питера,
Лёва Куклин…
Неужели ушло
Это время слепцов и поэтов? –
Было время такое,
Когда понимали без слов.
Вам Володя Жиженко
Под вермут расскажет об этом…
И Гречаников Толя…
И хмурый Степан Гаврусёв…
Не толкались друзья мои –
Истово, злобно, без толку.
И ушли, не простившись –
Негромкие слуги пера.
Вот их книги в рядок,
Все трудней умещаясь на полку.
Там и мест не осталось,
И новую вешать пора…
2.
Время метаний… Основа основ.
Пусто и голо.
Вроде Микола стоит Лупсяков…
Як ты, Мікола?
Переступлю через снежный сумёт,
Прошлое – рядом.
Толя Гречаников руку пожмет:
«Што з перакладам?..»
От недовольных супружниц тайком,
Ближе к вечерне,
С Мишей Стрельцовым пойдем с коньяком
К Хведару Черне.
Гришка Евсеев, Володя Марук:
«Вып”ем і годзе…».
По корректуре размашисто: «Ў друк!» –
Павлов Володя.
Небо нахмурилось, тени струя.
Стежечка в жите.
Где вы?.. В какие уплыли края?
Хлопцы, гукніце!..
А с поднебесья: «Ушедших – не тронь!..» –
Грозно и строго.
Толькі валошка казыча далонь…
Цёмна… Нікога…
* * *
Бредет навстречу дряхленький Мирон,
Еще с войны контуженный, живучий.
Извечный завсегдатай похорон
Других солдат, что в мир уходят лучший…
Он сдал в музей медаль и ордена,
Он потерял жену, а с ней – рассудок.
И встречного: «Закончилась война?..» –
Пытает он в любое время суток.
«Да-да, Мирон, закончилась… Прости,
Что мы тебе об этом не сказали…».
Он расцветает… И звенят в горсти
Монеты на бутылку от печали.
Бутылка так… На первом же углу
Он встречного о том же спросит снова:
«Закончилась?..». Морщинки по челу
От радости бегут не так сурово.
Проклятый век… Шальные времена…
В соседней Украине гибнут дети.
А здесь Мирон: «Закончилась война?..».
И я не знаю, что ему ответить…
* * *
Если вдруг на чужбину
заставит собраться беда,
Запихну в чемодан,
к паре галстуков, туфлям и пледу,
Томик Блока, Ахматову…
Вспомню у двери: «Ах, да…
Надо ж Библию взять…».
Захвачу и поеду, поеду.
Если скажут в вагоне,
что больно объемист багаж
И что нужно уменьшить
поклажу нехитрую эту,
Завяжу в узелок
пестрый галстук, простой карандаш,
Томик Блока и Библию –
что еще нужно поэту?
Ну а если и снова
заметят, что лишнего взял:
«Книги лучше оставить…
На этом закончим беседу…».
Молча выйду из поезда,
молча вернусь на вокзал,
Сяду с Блоком и Библией…
И никуда не поеду.
* * *
То ли это судьба… То ли так, по наитью,
Я забрел в этот маленький камерный зал…
Помню женщину в белом… И мальчика Митю,
И оркестрик, что Моцарта тихо играл.
Крепко спал билетер… Никаких декораций.
Прямо в сердце со сцены лилась ворожба.
Мне казалось – вот так Ювенал и Гораций
Тоже звукам внимали, а муза ждала.
Я спешил… И ушел посреди перерыва,
Тихо вышел, прикрыв осторожную дверь.
И вослед мне сквозь окна плыла сиротливо
Эта музыка частых разлук и потерь.
Есть предел… Но есть нечто еще за пределом,
И являются, если с душой не в ладу,
Этот камерный зал… Эта женщина в белом…
Этот стриженый мальчик в десятом ряду.
* * *
Догорала заря… Сивер выл над змеистым обрывом,
Умерла земляника во чреве забытых полян…
А он шел, напевая… Он был озорным и счастливым…
– Как же звать тебя, милай?.. И вторило эхо: «Иван…».
Он шагал через луг… Чертыхаясь – несжатой полоской,
Ну а дальше, разувшись, по руслу засохшей реки.
– И куда ты, Иване? – Туда, где красою неброской
Очарован, стекает косматый туман со стрехи…
– Так чего тут искать? Это ж в каждой деревне такое,
Это ж выбери тропку и просто бреди наугад.
И увидишь туман, что с утра зародясь в травостое,
Чуть позднее стекает со стрех цепенеющих хат…
Эх, какая земля! Как здесь всё вековечно и странно!
Здесь густая живица в момент заживляет ладонь.
Здесь токует глухарь… И родится Иван от Ивана –
Подрастет и вражине промолвит: «Отчизну не тронь!».
Нараспашку душа… Да и двери не заперты на ночь.
Золотистая капля опять замерла на весу…
– Ты откуда, Иван? – Так автобус сломался, Иваныч,
Обещал ведь Ванюшке гостинца… В авоське несу…
РУССКОЕ СЛОВО
Не умею сказать по-французски
Ни «природа», ни «блузка», ни «лес»…
У француженок яркие блузки,
Видел всяких – и в блузках, и без…
Всё блуждается в том, полудетском
Восприятьи… Что Бог триедин
Не умею сказать на немецком,
Хоть мы некогда брали Берлин.
Не умеешь… Не знаешь… Не видишь…
О, словесности водораздел!
Ни иврит мне неведом, ни идиш,
И английского не одолел.
Всё на русском… Конечно же, плохо
Помнить лишь «камарад» и «капут»!
Но, когда озверела эпоха,
Только крикни: «Ура!»… И поймут…
Загрузка…
Прошлое… Никто никогда не вернётся туда. Никто не повторит прожитого, не скажет сказанные слова, не совершит совершённые поступки. Но прошлое не уходит бесследно. Оно оставляет метки…Оставляет для того , чтобы поддерживать тонкую нить связи нашей прошлой жизни с жизнью настоящей.
«Стирали на Грушевке бабы»… Это стихотворение Анатолия Аврутина произвело на меня сильное впечатление. Оно поразило меня своей глубиной, выпукло-зримой, прописанной сюжетной реальностью. «Это всё было, и автор всё видел своими глазами,» -вот мысль, которая сразу же приходит в голову. Поэт обращается к теме войны. Стихотворение написано в повествовательной манере, лексика его проста.
Художественное время замедленно. Автор хочет показать всю глубину страданий женщин, не дождавшихся с Великой Отечественной войны своих мужей , отцов, сыновей , братьев. Грушевка — это не просто пространство, в котором находятся герои стихотворения, это символ того, что война оставила след во многих уголках России , Белоруссии и других республик .
Стихотворение написано трёхстопным амфибрахием. В нём очень много инверсий : «водою осенней , озяблой», «ниточкой тонкой», «обноски ребячьи», «рубаху мужскую». Они помогают читателю воспринять напевный ритм стихотворения. Эпитеты дополняют картину стихотворения: «грубой колонки», « влажную даль».
Совершенство формы стихотворения таково, что уже непонятно, в чём оно заключается, где его секрет,- так всё естественно и просто в этом стихотворении. Настолько просто, что достаточно прочитать его раз, другой и оно остаётся в вашей памяти надолго, если не навсегда .Композиция стихотворения такова: развёртывание- кульминация- завершение .Последняя строчка в первом четверостишии : «Смывали с одёжки войну»- задаёт и тему и, главное-настроение. Она ведёт нас в область глубоких человеческих переживаний. Инверсия создаёт явственно ощущаемое нарастание напряжения , волнения.
Стихотворение начинается глаголом «стирали», которому выпала очень важная роль: он не только означает действие ,фонетика его ведёт главную , «музыкальную» тему, потом подхватываемую в следующих строчках звук ли и ла : смывали, струилась, крутила. В некоторых словах нет льющихся звуков , а господствуют звуки щ, ск,ст, которые позволяют насторожиться.
За этой кульминацией- печальный завершающий аккорд- метафора «глазами тоскуя», переходящая в эпитет «влажную даль». Эмоциональную окраску определяют здесь гласные другого регистра : мрачные и «тоскующие» — у,у ,у(удивительно сливаются смысл и звучание в точно найденных определениях « мужскую рубаху» , «тугую спираль»
Стихотворение заканчивается так:
И дружно глазами тоскуя.
Глядели сквозь влажную даль
На ту, что рубаху мужскую
В тугую скрутила спираль.
Эти строки дают почувствовать , что поэзию Анатолия Аврутина отличает правдописание. Данное стихотворение сродни лермонтовским, где нет ничего лишнего, где каждая строка и каждое слово обеспечены мыслью и чувством.
Я согласен с мнением автора, что война несёт много горя. Она заставила женщин вынести на своих плечах всю тяжесть и боль .Так хочется забыть все беды и несчастья , принесённые ею. Но невозможно смириться с потерями близких. Вера в то , что они вернутся, остаётся навсегда .
Отборочный этап олимпиады «Россия и Беларусь: историческая и духовная общность».
Отзыв на стихотворение Анатолия Аврутина
«Стирали на Грушевке бабы.»
Выполнил: обучающийся 9-го класса
муниципального казённого общеобразовательного
учреждения «Коммунаровская средняя
общеобразовательная школа»
Беловского района Курской области
Вороненко Михаил
Руководитель: учитель русского языка
и литературы
Пашина Светлана Михайловна.
307921. Курская область Беловский район
пос. Коммунар ул Дружбы , дом 2.
Директор школы: Пашина Валентина Петровна
2013 год.
В ТРИДЦАТЬ ЛЕТ…
Да было ли? — Стекло звенело тонко;
Я слушал, очарован и влюблен,
Как ты шептала: «Не хочу ребенка…
Ведь, хоть немного, нас разделит он».
Мне тридцать лет. Морщины огрубели.
Курю… Не спится… Полуночный час.
Кудрявый мальчик плачет в колыбели,
И только он соединяет нас.
* * *
Свет вечерний, тихий свет вечерний,
Звёздный пруд, как золото на черни.
На воде, к волне склонившись косо,
Чёрный лебедь, чёрный знак вопроса.
А волна ласкает взгляд, ласкает,
Никуда тебя не отпускает.
Свет вечерний, тихий свет вечерний,
Мало было звёзд и много терний.
Жизнь идёт… Вторая половина.
Я же всё привязан пуповинно
К уголку, что истины безмерней,
Где струится тихий свет вечерний.
* * *
Ты только глаз не открывай…
Почувствуй венами и кожей,
Что это я стою в прихожей…
И в сентябре наступит май.
Ты только глаз не открывай…
Ты только глаз не открывай –
Так ближе истина и вечность.
А плеч фарфоровую млечность
Моим дыханьем согревай.
Ты только глаз не открывай…
Ты только глаз не открывай,
Являя в этот мир подлунный
Прозрачность пальцев, трепет юный…
И чувства хлынут через край.
Ты только глаз не открывай…
* * *
Гудок. Погода ржавая.
Темно совсем.
«Не спи, вставай, кудрявая…»,
Динамик. Семь.
Глазунья. Сени темные.
Сальца не трожь.
«Вставай, страна огромная…»,
И ты встаешь.
В любую непогодину
Вперед, за дверь.
«Была бы только Родина…»,
А что теперь?
Былая жизнь с невзгодами
В смурной дали.
«Ходили мы походами…»,
К чему пришли?
И помыслы греховные,
И в душах тлен.
«Среди долины ровныя…» –
Не встать с колен…
* * *
Полусвет… Моя тень на стене
Твоей тени коснуться посмела.
Сквозь обои, на той стороне,
Проступили два любящих тела.
И крестилась старуха: «Свят!.. Свят!..»,
Что с видением делать, не зная.
И качала двух сонных внучат,
Их полой от стены закрывая.
Ну а там, где по стенке пошла
Злая трещинка, странная сила
Разделила и наши тела,
И с тобою навек разлучила.
Я давно уже стал домовит,
Дочь старухи – заходишь – зевает.
Но, как мать, все на стенку глядит
И, крестясь, от внучат заслоняет.
* * *
Швырнули речке в душу камень.
Швырнули просто, не со зла.
По глади утренней кругами
Обида тихая пошла.
Но всё минуло в одночасье.
И в успокоенной волне
Круги дрожащие угасли…
Но камень…
Камень-то на дне.
* * *
У окна в притихшей электричке
Женщина читала письмецо,
К свету близоруко, по-привычке,
Обратив усталое лицо.
Письмецо…
А как она читала! –
Полстранички – целых полчаса.
Удивлённо брови поднимала,
Прикрывала влажные глаза.
И, чему-то веря, улыбалась
И, не веря, хмурила лицо.
Женская доверчивая жалость
Куталась в худое пальтецо.
И гадал, забывший о покое
Путник, что покинул дом и мать, –
Написал ли он письмо такое,
Сможет ли такое написать?..
* * *
Тихо шепнётся… И ветви, скрипя,
Будут дрожать, повторяя:
«Младшему б сыну не отдал тебя –
Ты для него молодая…»
Сыну б не отдал… И в дочки не взял –
Больно уж поздняя дочка.
Вдруг бы не вырастил, не воспитал?
Что-то случится… И точка…
И не познать непонятную суть
Этой напрасности сладкой –
Только услышать бы… Только взглянуть…
Только б коснуться украдкой…
* * *
Ей не подал… Прошёл стороной.
А она: «Сохрани тебя Боже!»
Как петлёю, сдавило виной,
На другую вину непохожей.
Воротиться? Неловко теперь.
Убежать? Будет только стыднее.
Указует на дальнюю дверь
Чёрный шарф на простуженной шее.
И бредёшь через россыпь минут,
Помня — этим уснуть? Не уснётся!
Если вдруг.. Если не подадут?..
Что вослед неподавшим шепнётся!
ГРУШЕВКА
Стирали на Грушевке бабы,
Подолы чуток подоткнув.
Водою осенней, озяблой,
Смывали с одёжки войну.
Из грубой, дощатой колонки,
Устроенной возле моста,
Прерывистой ниточкой тонкой
В корыта струилась вода.
От взглядов работу не пряча
И лишь проклиная её,
Стирали обноски ребячьи
да мелкое что-то своё.
И дружно, глазами тоскуя,
Глядели сквозь влажную даль
На ту, что рубаху мужскую
В тугую крутила спираль…
_________________________________________
Об авторе: АНАТОЛИЙ АВРУТИН
Родился в Минске. В 1972 году окончил исторический факультет Белорусского государственного университета.
Работал слесарем-инструментальщиком в Минском вагонном депо, педагогом-организатором, литконсультантом газеты «Железнодорожник Белоруссии», старшим литературным редактором журнала «Служба быту Беларусі», заместителем главного редактора журнала «Салон», главным редактором журнала «Личная жизнь», обозревателем газеты «Советская Белоруссия», первым заместителем главного редактора газеты «Белоруссия», редактором отдела поэзии журнала «Нёман», первым секретарём Правления Союза писателей Беларуси (2005—2008 гг.).
Как поэт дебютировал в 1973 году на страницах газеты «Железнодорожник Белоруссии». Автор многочисленных сборников стихов, изданных в Беларуси, России и Германии. Публиковался во многих литературных изданиях. В том числе: «Литературной газете»,, журналах «Москва», «Нева», «Аврора», «Молодая гвардия», «Наш современник», «Смена», «Юность», «Сибирские огни» и др.
Член Союза писателей Беларуси. Член-корреспондент Российской Академии поэзии и Петровской Академии наук и искусств. Лауреат ряда литературных премий. Живёт в Минске. Главный редактор журнала «Новая Немига литературная».